Мы продолжаем писать истории беларусов, которые пострадали в прошлом году от бесчеловечности правоохранительных органов, нарушивших закон и мораль. Сегодня это история могилевчанина Елисея Федина, которого сотрудник милиции под видом журналиста уговаривал не давать показания против избивших его силовиков, угрожая тем, что обвинит его в причастности к ЛГБТсообществу.
КАРПЕНКО — ДЕД КОНСЕРВАТИВНЫХ ВЗГЛЯДОВ
Политикой я интересовался давно, учитывая то, что состоял в молодежном парламенте. Туда вступил не просто так, а потому что мне было интересно все политическое движение, как оно работает. Когда я вступал в молодежный парламент при министерстве образования, мы общались напрямую с людьми из Палаты Представителей. С тем же Карпенко мы разговаривали вне камер. Я видел, что это за люди на самом деле — они не те, кем кажутся нам на экранах. Карпенко — нынешний министр образования — это дед очень консервативных советских понятий.
Особенно удивила история и вызвала еще большее отвращение ко власти — у Карпенко якобы был водитель, который не служил в армии, и за это он его уволил. После этого я понял, что в стране у власти стоят люди очень старых понятий и ничего не изменится, пока не придет свежая голова.
9 августа я проголосовал за Тихановскую на своем участке. После этого первым делом отправился смотреть результаты, протоколы выборов, которые долго не вывешивали, — у Лукашенко порядка 900 голосов, у Тихановской даже 100 не было.
Тогда я спросил у людей возле школы, там собралось плюс минус 40 человек, — кто голосовал за Лукашенко. Никто не поднял руку. Все подняли руки за Тихановскую. Вот вам и честные выборы.
После этого все пошли в центр, но нас быстро разогнали, в городе жесткого насилия не было. ОМОНовцы могли только подбежать и замахнуться дубинкой — давали шанс убежать.
ЕСЛИ МОГИЛЕВ БУДЕТ СИДЕТЬ, МЫ ОПОЗОРИМСЯ
10 августа мы с друзьями вышли в город. Людей почти не было. В 16:30 в Могилеве уже скапливались силы ОМОНа в разы больше, чем 9 числа. Они стали вытеснять абсолютно всех людей с города — таксистов, посетителей кафе. Всё закрывали, людей разгоняли, чтобы не было скопления.
Я понял, что так дело не пойдет. Нужно было срочно создавать какую-то движуху в городе. “Если Могилев будет сидеть, мы опозоримся среди других городов Беларуси”, — единственная моя мысль на тот момент. Тогда я стал формировать телеграмные чатики, но, видимо, допустил ошибку в приватности телеграма — возможно, мой номер был открыт. Как мне потом сказали в РУВД — меня прослушивали уже несколько дней.
12 августа утром в Минске девушки вышли в мирную цепь солидарности. Мы тоже решили сделать что-то подобное в Могилеве.
12 числа я написал время и место встречи в телеграме. На тот момент в общем чате собралось уже более 1000 человек. У меня была такая тактика — по окраинам центра города было несколько районов и улиц, по которым должны были ходить люди. Заводящих было три человека — я и два парня, которые мне не были ранее знакомы. Мы должны были ходить по улицам, где уже заранее стояли наши люди, и почкованием собирать толпу, а потом уже вместе выйти в центр города и перекрыть движение, встав в цепь солидарности.
Первая точка сбора была 9 школа, возле моего дома. Мы стояли болтали с парнями и один из них говорит, что вдалеке ОМОНовец ходит. Я не обратил на это внимания, подумал просто охранник какой-нибудь. А этот, видимо, уже со стороны за нами наблюдали, где мы находимся.
Как только мы стали отходить на другие точки, подъехали порядка 5-6 машин, выбежали люди в масках. Мы хотели убежать, но к нам мигом подлетели мужчины в гражданском. Мне сделали подсечку, я упал. Постарался быстро подняться, как в лицо прилетел кулак.
При задержании со мной обошлись чересчур жестоко. Я получил черепно-мозговую закрытую травму, сотрясение, контузию легкой степени тяжести, перелом решетчатой кости. Куча травм была связана с головой, грудной клеткой и с ногой.
Меня заломали уже на земле, я сопротивление не оказывал. Надели наручники и завели в машину. Я только и слышал, как они говорят: “Куда этих двоих?”
“В Ленинградский РУВД, просто паспорта проверить”.
“А куда этого везем?”
“А он же главный, его надо в областном проверить”.
“ТЕБЯ ИЗНАСИЛУЮТ ЗЭКИ”
Меня везли в РУВД лицом в пол в машине. Также вели на допрос, как с животным. Посадили на стул в наручниках. У меня все лицо было в крови, а им хоть бы что. Начался допрос.
“Какая страна тебе платит за митинги?” . “Сколько тебе заплатили?”. “Тебе нет смысла врать. Мы все про тебя уже знаем, прослушиваем тебя три дня. Будешь врать — мы тебя посадим в клетку, тебя изнасилуют зэки”.
Я сказал: “Ребята, мужики, мы вас не избиваем. Зачем вы меня избили? Я кого-то из ваших ударил? За что меня избили? Я сопротивление оказал при задержании?”
Они ответили: “Мужиками будешь называть своих друзей с Электродвигателя”.
Так они намекнули, что знают, где я живу.
Допрос долго не продолжался — мне стало плохо, они вызвали скорую. Приехали знакомые моей матери, потому что она работает врачом. Они дали знак, что все будет нормально. Врачи сказали, что необходима экстренная госпитализация. Милиция отказалась от госпитализации, сказали, что сами меня завезут.
Меня посадили в машину и отвезли в городскую больницу. По пути в городскую больницу мужчины в гражданке говорят: “Ты только не говори, что мы тебя избили. Скажи, что упал”. Я согласился, иначе они бы меня просто не завезли.
В приемном отделении сказал, что упал с турника. Врач усмехнулся: “Да как ты так мог упасть-то? Кто за твоей спиной стоит?”
ОМОНовцы показательно стояли за моей спиной, потом подошли к врачу и сказали, что являются представителями розыска РУВД Могилева. Врач говорит: “И почему это менты возят упавших с турников?”. Отвечают: “Ну, при таких и таких обстоятельствах был задержан”.
Врач берет меня за руку и уводит в процедурный кабинет. У меня было рассечено нижнее веко, миллиметр от глаза. Они мне его зашили и спросили, чем могут помочь. Я попросил телефон, чтобы позвонить маме.
ДАВЛЕНИЕ СО СТОРОНЫ УГОЛОВНОГО РОЗЫСКА
Меня положили на три дня в реанимацию, потому что мне что-то проломили в голове и было подозрение на перелом основания черепа. Врачи сказали: “Тебе повезло — еще бы два миллиметра, и ты бы остался без глаза или был бы уже трупом”.
В тот же вечер я лежал в палате, ко мне пришел мужчина из следственного комитета и говорит: “Тебя ж там кто-то избил, неизвестные. Криминальную травму написали. Пиши заявление на тех, кто тебя избил”.
У меня было такое ощущение, как будто я карточку УНО достал — “обратка”, и справедливость действительно восторжествовала. Я написал заявление за похищение, за хищение мобильного устройства, за избиение. Он все это записал и при мне позвонил кому-то и спросил, где мой телефон. Говорит: “Ага, понятно”. И через полчаса уже вместе с представителями уголовного розыска отдает мне телефон под расписку.
Перед тем как уйти, этот мужчина, который приехал с моим телефоном, сел на корточки и сказал: “Только скажи что-нибудь в больнице — я тебя найду и посажу, тебе как минимум пятерка будет светить”. Он начал меня обзывать. При этом он был в маске. Я попросил его показать удостоверение. Он секундно показал, и все. Я ни его имени, ни фамилии, естественно, не увидел.
Так я понял, что нет никакой справедливости и закон в Беларуси не работает.
УГРОЖАЛИ ЛОЖНЫМ РАЗОБЛАЧЕНИЕМ
В итоге я отлежал в больнице порядка двух-трех недель. Настало время выписываться. В тот день меня уже ждали два ОМОНовца перед больницей. Врачи сказали, что не отдадут меня им и вывели через черный выход.
Чтобы не попасть под горячую руку силовиков, я уехал из города на две недели. Сидел на даче. Прошло время и мама сказала, что вроде бы все утихло — меня больше никто не ищет. Я вернулся в Могилев. Когда я уже был в городе, мне позвонил следственный комитет: “Приходите к нам на допрос по поводу разбирательства об избиении”.
Я парень глупый, пошел в этот следственный комитет — меня там могли спокойно повязать. Но не повязали. Начали спрашивать: “Кто избил, как избил. Помнишь ли ты их фамилии, имена?”. Узнавали, знаю ли я их в лицо.
После этого я вернулся домой. Со мной увиделся представитель “Радио Свободы” в Беларуси, чтобы взять интервью. На следующий день мне позвонил скрытый номер. Я интуитивно поставил на запись этот разговор, потому что в моей ситуации скрытые номера звонить не должны.
Человек представился представителем “Радио Свободы” из Москвы и начал расспрашивать подробности моего задержания. Я подумал, что действительно еще одно интервью берут. Тогда уже мне довелось беседовать с журналистами и по Скайпу, и по Вайберу.
Я ему все рассказал, а он говорит: “Елисей, ты недостоверную информацию размещаешь в сети о твоем задержании, тебя никто не избивал, и ты врешь. Мы тебе даем три дня на разоблачение, или мы размещаем информацию в газете, что ты являешься представителем нетрадиционной сексуальной ориентации. Это заявление прогремит на всю страну”. К слову, я представителем ЛГБТ не являюсь.
В этот же день я позвонил журналисту из “Радио Свободы”, с которым виделся лично за день до, и дал ему послушать этот разговор. Он посмеялся и сказал, что это, скорее всего, звонили из милиции, и по голосу слышно, что это не журналист.
Я не стал забирать показания или выставлять в интернете признание о том, что все мои слова были ложью. Прошло три дня, а никакого “великого разоблачения” на “Радио Свободы” не появилось.
ВСЕ В ОДИН ГОЛОС СКАЗАЛИ УЕЗЖАТЬ
После этого первое время все было тихо, спокойно. Но потом я заметил, что за мной несколько дней подряд ездит одна и та же машина. В один момент, когда я ехал с техникума домой и ждал такси, подъехала эта же машина, откуда вышли три человека. Два на меня, два обходят. Я от них отхожу — они начинают за мной бежать.
Убежал и закрылся дома. Сидел там три дня. Потом у меня закончилась еда, мама в тот момент была на даче, пришлось идти в магазин самому. Купил еды, пришел обратно домой и вижу, что возле подъезда стоят два человека в форме. Я подошел к ним и сказал: “Вам может быть дверь открыть?” Они говорят: “Ну открой”.
Они звонили не в мою квартиру. У меня 61, они звонили в 67. Они прошли, я прошел. Они сказали: “Ну-ка постой”. Я понял, что скорее всего они сейчас меня спросят. И они спросили: “Это не ты, случайно, Федин Елисей из 67 квартиры?”
Я говорю: “Нет, я из 61 квартиры, снимаю, никого еще здесь не знаю”.
Зашел домой — у меня первый этаж. Они поднялись на два этажа выше. Я закрыл окна, двери, позвонил юристам, адвокатам. И мне все в один голос сказали, что надо уезжать.
ПРОЩАНИЕ С МАМОЙ
Моя мама была на даче, когда ко мне пришли. Она была там уже три недели и думала, что я уеду в Литву в конце сентября . Я ей позвонил: “Мам, ко мне пришли домой, я сегодня ночью уезжаю из страны”. (Гуманитарный коридор мне уже подготовили).
И она такая: “Как, как это, уезжаешь?”. Я говорю: “Ну вот так”.
И мама сразу в слезы. И это слезы не такие, как в детстве, когда ты расстроил маму необдуманным поступком. Нет, это другое. Это страшные слезы. Ты это слышишь и у тебя ноги начинают трястись и мурашки по коже, и у тебя самого слезы начинают течь ручьем. И ты стоишь, плачешь, подходишь к зеркалу, смотришь на себя, при этом разговариваешь с мамой, слушаешь ее рев, реально женский рев, и смотришь не на себя, а как будто в черную дыру и не понимаешь, что дальше.
Я ехал в Литву и не понимал, к кому еду. Я никого не знал. Я понимал, что меня либо на границе арестуют, либо по пути на границу поймают, либо в Литве что-то такое произойдет непонятное. Я никогда в таких ситуациях не находился , чтобы приблизительно понимать, что это вообще такое, беженство.
Только тогда, когда я услышал слезы матери, понял, что со мной произошло что-то по-настоящему ужасное. Даже когда меня положил ОМОН лицом в землю, таких мыслей не было. Я понял, что все очень плохо только тогда, когда услышал ее слезы.
Я БЫ ВЕРНУЛСЯ В ДЕНЬ Х
Когда я приехал в Литву, то поначалу активно участвовал в различных акциях и мероприятиях. Ходил чуть ли не каждый день к посольству, знакомился с людьми. Но в какой-то момент мне стало противно на это все смотреть. Ладно еще я, меня просто избили, но были убиты люди на протестах. Ради чего? Ради того, чтобы сейчас все стихло и мы махали флажками и цветочками в Литве, а не в Беларуси как минимум? Это неправильно. У меня опустились руки и я стал заниматься личностным ростом. Смирился, что придется строить жизнь вдалеке от дома.
Но несмотря на это, я готов вернуться в Беларусь в так называемый день Х. Если я буду понимать, что люди созрели и теперь они пойдут до конца, то я через литовские или украинские леса буду ночью пробираться домой, но вернусь к своим людям, чтобы вместе выйти в последний бой.
