Журналистка и сценаристка Анна Гин из Украины написала письмо своему двоюродному брату, живущему в России.
«Моему двоюродному брату Алексею. В Новосибирск.
Привет, Леш. Это я, твоя маленькая, смешная сестренка из Харькова. Помнишь, как вы с мамой приезжали к нам в гости и мы гуляли по парку Горького? Взрослые не разрешали нам по второму шару сладкой ваты, и мы прятались за кустами сирени возле «чертового колеса», ели одну на двоих.
Я помню. И липкие руки от ваты, и сумасшедший запах сирени.
Сегодня в Харькове пахнет гарью. А парк Горького абсолютно пуст, дети теперь живут в бомбоубежищах.
Леш, мы не говорили с 2014-го, с тех пор как я стала «хунтой». С тех пор как ты принял «распятого в Славянске мальчика» за аксиому. Я пыталась пояснить, что это невозможно.
Что если бы в любой европейской стране такое произошло (на полной людей площади распяли ребенка! ты только вдумайся!), то, были бы фото и видео, со всех концов света ехали бы съемочные группы, и выступали бы с заявлениями все омбудсмены мира.
Но корреспондент российского канала просто взяла интервью у «свидетельницы» распятия, покачала головой и пошла снимать следующие сюжеты. Подумаешь, да мало ли трехлетних мальчиков в Украине распинают.
Леш, ты слышишь меня? Человек с мало-мальски критическим мышлением не может такое «схавать», понимаешь? Он даже канал с таким адовым гавном смотреть не будет. А ты смотришь. Вы смотрите. Восемь лет смотрите.
Знаешь, за эти годы моя дочь, твоя племянница, окончила русскоязычную школу в Харькове и україномовний университет во Львове. Половину лекций она слушала на английском. Иногда я захожу к ней в комнату, резко достаю наушники и спрашиваю: «На каком языке ты смотришь этот фильм?» А она растерянно хлопает глазами. Забавно.
Русский, украинский, английский – им без разницы. Языки для них, двадцатилетних украинцев, удобный способ коммуникаций, а не предмет политических спекуляций. Скажи, здорово.
Всего пятьдесят часов назад моя дочь собиралась ехать в Киев на классные, крутые курсы по PR. А сейчас она сидит в подвале. Каждые полчаса мы шлем друг другу сообщения «как ты?» и обязательно «я люблю тебя». Ты ведь тоже любишь свою дочь, Леш, правда?
Я не спускаюсь в подвал потому, что у нас большой пес – доберман. Он очень добрый, но я не могу с ним пойти туда – там дети, маленькие собачки, кошки. Не хочу пугать их, там и без добермана слишком много страха.
В понедельник я накупила кучу книг по сценаристке, аж 14 штук, прикинь! Это настоящее сокровище, лежат сейчас у меня на столе. Читать пока не могу. Нюхаю. Ты любишь запах книг, Леш? Я обожаю.
Знаешь, я давно мечтала писать сценарии и вот, наконец, решилась. Придумала историю для подросткового сериала, он о фейковой виртуальной жизни в соцсетях. Продюсеру очень понравилась идея. Сегодня у нас должен был быть «питчинг» (так в киноиндустрии называют презентацию нового фильма).
Но сейчас я заклеиваю окна. Крестом. Постоянно идут сообщения о бомбардировках. Я должна тебе признаться, Леш, мне очень страшно. Очень. За окном гремят залпы орудий. Многие мои друзья перешли в стадию холодной ненависти, справедливую жажду мести. А я застряла в страхе, стыдно.
Ну, ты же меня знаешь, я даже таракана никогда не могла убить, он же «тоже живой». Вы с Ленкой всегда надо мной смеялись.
Леш, я вчера, дура, поперлась с собакой в лес, мне хотелось, не знаю, вдохнуть воздуха что ли. Хвойный лес – мое место силы. Начался обстрел, я упала на снег и пыталась накрыть собой собаку, он уворачивался, думал, мы играем.
Надеюсь, мама не узнает об этом случае. Эти три минуты на снегу я думала о дочери, о родителях и о том, что так и не успею написать тебе письмо.
Мы выбрались. И хочу сказать тебе, Леш. Я уверена, что очень скоро ты, вы, вы все прозреете.
Вашего безумного президента прикончат свои же, это очевидно. Во-первых, дворцовые перевороты у вас в крови, как единственно верный способ поменять ход истории. А во-вторых, какой-нибудь ваш олигарх, потерявший свои активы на санкциях, просто перейдет из стадии страха оказаться в застенках НКВД в жажду мести за свое бабло.
И тогда в ваши эфиры придут адекватные люди. Не знаю Макаревич или Ахеджакова. И, наконец, «по телевизору» скажут правду.
Мне кажется, ты заплачешь, Леш. От ужаса того, что вы все натворили. Но будет слишком поздно. Российский флаг — это уже позорное клеймо, мир уже ненавидит вас, всех.
Ладно, мне нужно бежать. Опять идут сообщения о приближающихся бомбардировках. Гремит совсем близко с моим домом. Выйду хоть к шахте лифта, пишут, что там надежнее. Доберман только упирается, не хочет идти.
Леш, если ко мне в окно залетит ракета, я хочу, чтобы ты знал – это ты убил меня. Ты убил свою смешную сестренку их Харькова, с которой прятался за кустами сирени и ел сладкую вату. Одну на двоих».
