Евгений Севрук был одним из задержанных в черные августовские дни. Публикуем его историю пережитого ужаса и насилия. Чтобы не забывать и требовать восстановления справедливости согласно закону, который прописан в Конституции: никто не должен подвергаться бесчеловечному отношению и пыткам.
Во вторник, 11 августа примерно в шесть часов вечера я вышел из магазина «Гиппо» и направился домой. В руках у меня был пакет с продуктами, одет был легко – шорты и майка. В нашем районе было довольно многолюдно (живу в Серебрянке, на проспекте Рокоссовского). Но никаких организованных акций не было, милиции я также не видел. Но возле магазина «Полесье» увидел подъехавший автозак: из него выскочили омоновцы, их было человек десять – возможно, больше. Все стали разбегаться, омоновцы же стали догонять людей, выкрикивая на ходу: «Суки, мрази, твари»! Начались задержания.
Когда омоновец, размахивая дубинкой, подбежал ко мне, я лег на землю, не оказывая сопротивления. Ко мне тут же подлетели несколько его коллег, схватили меня за руки и за ноги и закинули в автозак. Пакет с продуктами был со мной, но потом, конечно, потерялся. Внутри уже находились другие задержанные. Во время движения всех нас заставили лежать лицом в пол, и пока мы так лежали – били дубинками по всему телу. Они оскорбляли нас, считая врагами государства, которым платят за участие в протестах. Хотя я всего-то сходил в «Гиппо» за едой…
Минут через пятнадцать автозак остановился на какой-то стоянке. Нас выволокли из машины и бросили на асфальт.
У кого были белые ленты на руках – срывали, били дубинками, оскорбляли…
Потом перевели в другую машину и снова куда-то повезли. Как оказалось, в РУВД Партизанского района. Меня и других обыскали – забрали шнурки, цепочки. Мы два часа стояли лицом к стене, нам затем разрешили сесть, опустив голову вниз. Смотреть по сторонам запрещалось. В таком положении мы провели ночь. Охраняли нас ребята в милицейской форме. Они нас не били, давали попить воды и выводили в туалет. Но без угроз не обошлось, говорили, что если мы повернем головы или не будем держать руки за спиной, то получим дубинками.
А наутро начался очередной ад: снова приехали люди в черном и стали всех избивать.
Один из них (опознать, очевидно, не смогу) со словами «Почему же не кричите «Жыве Беларусь, долой ОМОН?”» нанес мне несколько ударов по спине резиновой дубинкой. Остальные омоновцы делали то же самое с другими задержанными. Удары были «фирменные»: вертикально по позвоночнику, захватывая затылок. Били с такой силой, что многие теряли сознание. Это происходило в момент составления списка задержанных, некоторые даже не могли произнести свою фамилию, падали, теряя сознание. Их поднимали и вновь били.
Потом нам нацепили пластиковые браслеты, стянув кисти рук. Браслеты больно впивались в кожу, просьбы чуть ослабить «наручники» игнорировались, а точнее – ответ был один: дубиной по всему телу. Потом нас заставили бежать к автозаку, по дороге к нему коридором выстроились люди в черном и всех лупили дубинками. Нас перевезли на Окрестина: коридор избиений по дороге в изолятор повторился. Спустя два часа (снова неподвижное стояние у стены и коридор избиений) поместили во дворик под открытым небом размером шесть на шесть метров. Там нас было где-то сто двадцать человек… Ни сесть, ни прилечь – только стоять. Иногда те, кому досталось больше всего, садились по краям, мы все старались меняться местами.
Воды не давали. В туалет не выводили – во дворике не было отхожего места. Мы сначала пытались справлять нужду в валявшиеся во дворе пластиковые бутылки, но они быстро наполнились. Тогда выделили место для туалета прямо на полу – туда все и ходили. Я был в майке и шортах, стоять было холодно, на улице всего +10. Мы становились кучнее, и таким образом грелись.
Было состояние такого стресса, что единственное желание – выжить, на все остальное уже внимания не обращали. Многие из задержанных нуждались в медицинской помощи, но ее никто не оказывал.
Рядом с нами находился аналогичный дворик. Слышались звуки ударов, страшные крики от боли. Людей заставляли кричать: «Я люблю ОМОН». Некоторые мужчины, слыша эти крики, плакали.
Не от боли плакали, а из-за сострадания к остальным.
Где-то в час ночи нас сводили в другую камеру, где были туалет и питьевая вода. Мы смогли справить нужду, попить, и нас обратно вернули во дворик. К восьми утра уже определили в камеру. В камере уже было легче, чем во дворике – там было всего восемнадцать человек, хотя она рассчитана на шестерых. Практически все находившиеся в камере были жестоко избиты: у одного из задержанных заплыл глаз, у тех, кто был в шортах, виднелись следы побоев на голенях, бедрах. Побои были и на руках. У одного из задержанных волосы и лицо были залиты красной краской. С его слов, это сделали люди в черном, когда в его вещах нашли эту краску. Одному парню насильно срезали часть дредов. Также с нами находился российский блогер Антон Лядов. Дали еды – кашу. Но если честно, есть не хотелось, хотя мы не ели около полутора суток.
Такое состояние, что вообще ничего не хочется, только бы это все поскорее закончилось. Было ощущение, что это все происходит не с тобой. Такого быть просто не может. Для меня только спустя два дня после освобождения пришло осознание, что со мной произошло.
Было тяжело, но к психологу обращаться не стал, смог сам это пережить и принять. Это было неприятно и тяжело, но как-то смог выдержать. Думаю, что многим психологическая помощь понадобилась. Понять, откуда такая жестокость, – трудно. Ведь они нам кричали, что мы куплены, нам платят за участие в протестах.
Но многие, как и я, оказались тут совсем случайно. ОМОН хватал всех.
У нас был мужчина 1952 года рождения, который выносил мусор – его забрали прямо во дворе. Был парень, он приехал 9 августа из Борисова, чтобы помочь БРСМ, а его забрали. Он кричал: «Я свой! Я свой!», а ему дали 13 суток. Логики вообще нет. На следующий день после освобождения я обратился в больницу скорой помощи. В результате избиений мне причинены следующие телесные повреждения: ушиб мягких тканей головы, грудной клетки, множественные гематомы лопаточных областей, голеней, бедер.
Такого садизма и пыток я никогда не видел и не мог предполагать, что такое вообще возможно в XXI веке.
